Мозгофобизм Крышкина

роман-псевдогротеск

Урнотрясение

Первым делом Рюкзаченко в Завоньске была попытка поссать, и он неизвестно зачем отправился в местный привокзальный сортир. Безассенизационно эксплуатирующийся объект сильно вонял. Рюкзаченко даже не стал ссать в потерявшем архитектурный облик здании, а отлил в метрах 50 от него, в других развалинах, но меньше обгаженных экскрементами. Пока окончательно не рассвело, Рюкзаченко устроился на полуразломанной лавке возле памятника забытым героям и мирно подремывал. Очнувшись от полусна, он увидел роющегося в ближайшей урне высокого худого дядьку с усами в сильно обношенной одежке. Тот вскоре нашел в урне какую-то книжку и рассматривал ее. Рюкзаченко решил подойти и узнать, что за книги выбрасывают в Завоньске. Через плечо трясущего урны он угадал книжку с детскими сказками и большими картинками. Тут же рассмотрел теперешнего правообладателя макулатуры. Он не был похож на бомжа или алкота, скорее соответствовал типу проносского интеллигента на пенсии. Рюкзаченко решил спросить, нет ли у него еще каких-нибудь интересных книжонок. В завязавшемся разговоре Рюкзаченко выяснил, что звали 50-летнего дядьку, Петром Простецким. Дальше Рюкзаченко уже шел с новым знакомым, по его годами налаженному и апробированному маршруту от одной завоньской урны к другой.

Простецкий оказался на самом деле вчерашним инженером, работавшим раньше в соседнем Дрянорайске на заводе долголётных аппаратов. Много лет назад у него была жена, которая родила двух неполучившихся сыночков-близнецов, конкретных дебилов. Потом начались еще большие несчастья. Завод Простецкого закрылся. Жена забрала двух недееспособных и их пенсии, а также честно приватизировала всю квартиру, где раньше проживал и Простецкий. Но на его счастье в Завоньске померла его мамаша. Остался Простецкий один без сыновьих пенсий, без заработка, но с мамашиной хатой на окраине Завоньска.

На новом месте он наладил индивидуальный бизнес по сбору бутылок и макулатуры. Но так как он никаких пособий от государства не получал, то сильно ругал власти и оппозиционировался, что сильно чувствовалось в его разговоре, особенно, когда он вспоминал прежние инженерские времена. Теперь же руки его грели найденные бутылки, а мозги тирады Рюкзаченко, который быстро уловил настроения Простецкого. Сгорбленный дядька с набитыми сумками с разным барахлом, от тяжести которых растягивалось его худое лицо, серьезно поддерживал рюкзаченковскую словобрань. Они шли от точки к точке, переходили улицы и исследовали проходные дворы, в тех разбросанных по Завоньску частях города, которые были застроены многоэтажными зданиями. Замысловатый маршрут изобиловал крутыми петлями, обходными поворотами и длительными откатами назад. Душевная беседа прерывалась только около очередного мусорного бачка, возле которого Простецкий задерживался и долго в нем рылся, показывая найденное отходившему немного в сторону Рюкзаченко. Потом удовлетворившись в отсутствии номенклатурного продукта, Простецкий шел дальше, рассказывая Рюкзаченко о пережитом и ненайденном. Но особенно сильно их смелый диалог прерывался, когда Простецкий подходил к пункту сдачи тары. Здесь начиналась нудная возня с освобождением ящиков, перекладыванием бутылок и доскональным высчитыванием мелочи. Разговор прерывался и в том случае, когда у впередистоящих бачков Простецкий замечал настоящих бомжей. Он менял маршрут и обходил опасных, с завистью и страхом рассматривая их находки.

Масштабная трудовая деятельность Простецкого поражала даже Рюкзаченко. На всем многокилометровом и многочасовом пути они не разу нигде не присели и не сбавили простецкого темпа. Отдыхал Рюкзаченко только у бачков, когда Простецкий, наоборот, с удвоенными усилиями разгребал наваленный мещанами бытовой мусор.

Между тем, их беседы касались многих проблем современного мира, от паршивого качества бутылок до аварийности в космосе. Простецкий был в курсе всех новостей, особенно, политических. Рюкзаченко с ним долго дискутировал на знакомую ему антиброунольную тему. Простецкий яростно поддерживал жителей Глумомирска, клеймил подлых броунольщиков и жалел о якобы погибшем Рюкзаченко. Убожкина охарактеризовал как проходимца, которому надо ноги отрывать. Рюкзаченко смеялся над топорными определениями Простецкого типа Бауловский-жулик, особенно, в контексте малочестной конкурентной борьбы среди урнотрясов, хотя Простецкий и пытался ему доказать, что бомжы ему не соперники, и что хлеба на всех хватит. В конце полемики об антиброунольщиках Простецкий согласился, что людей все равно надурят, терминал построят, деньги загребут. Было видно, что Простецкий искренне расстроен развалом антиброунольного движения и обманом народа.

Из разговора Рюкзаченко понял, что Простецкий не терял надежду получить какую-нибудь пенсию, но не знал точно, как это устроить. Чувствовалось, что он несколько растерян и ему значительно трудно жить. Он совсем не походил на тех довольных пенсионеров, на которых Рюкзаченко вдоволь насмотрелся за последнее время в разных частях Проноссии. Простецкая озабоченность сильно воодушевляла Рюкзаченко. Он клеймил существующие порядки, изгаляясь в описании будущих экзекуций в виде сладких умерщвлений. Но Простецкий не верил надеждам Рюкзаченко, а больше уповал на возможную пенсию и эфемерное бутылкоизобилие.

Нескучная прогулка длилась почти до ночи. За прошедший день Простецкий насобирал на хлебушек и был малодоволен, но конкретно удовлетворен. Уже в темноте они подошли к деревянному дому Простецкого на окраине Завоньска. От самой калитки весь двор был завален деталями от крупных машин, отработанными телевизорами, кусками неоформленного железа, мешками со стружкой, поломанными вещами, бывшими когда-то в завоньскомещанском употреблении. То же творилось и в хате, только здесь превалировала макулатура в виде наваленных беспорядочно книжек на совершенно разные тему, от проносской философии до грейдеровождения. Сразу за входными дверями в узком проходе стоял заржавленный рукомойник без воды. Среди барахла в комнате еле определялась кровать с очерневшими простынями, на которой вроде бы как спал Простецкий. Прохода к ней не было, да и, вообще, по комнате нужно было пробираться по кучам книг и другого большей частью электромеханического мусора типа не работающего холодильника или не функционирующей пишущей машинки.

Рюкзаченко даже просто не мог нормально дышать в этом доме из-за гнилостных испарений, исходящих от промокших на улице книжек и обржавленных деталек. Для Простецкого обстановка в доме была гармоничной, и он сладко, хотя долго и трудозатратно, искал книжонку про барханозавальских царей, которую обещал показать Рюкзаченко. Книга оказалась толстенькой и старенькой, но добротной, с твердым многовековым переплетом. Рюкзаченко рефлекторно-пиететно (как все старые книжки) разглядывал таблицы и картинки, фотографии и графики. В доме постоянно зудело радио, и Рюкзаченко понял, откуда Простецкий знаком с основными мировыми событиями. Рюкзаченко еще долго обглядывал предложенные для просмотра Простецким ценные экспонаты типа ручного фонарика, порванного шлемофона и гигантских неподъемных гирь. Эти гири со свалки Простецкий тащил по Завоньску несколько километров, не надорвавшись и не упарившись. Простецкий даже показал собранные им материалы об интересующей его теме давних войн в Запорносоюзии, так как его прадед был из тех мест, где шли кровопролитные битвы. Рюкзаченко довольный рассматривал схемы сражений и слушал гибельные для смысла объяснения Простецкого. Жалостливые эффекты простецкого псевдомыслия вызвали у Рюкзаченко чувство достаточного негодования по поводу не получениями этим человеком законной и вымученной пенсии. Но тут Простецкий начал сильно и часто легочно кашлять, закрывая рот руками. Не туберкулез ли у Простецкого, подумалось Рюкзаченко, и он обрадывался, вот тебе и пенсия. После этого Рюкзаченко уже не приближался близко к Простецкому, но все же дослушал его квазилекцию.

После элитного хождения весь день Рюкзаченко хотел сильно жрать, но в доме у Простецкого кроме хлеба и корма для его жирного кота ничего не было. Да и не стал бы Рюкзаченко ничего тут жрать. Он даже стал поменьше дышать в его доме, заодно, быстро рассуждая, где бы ему переночевать. Он вспомнил про лавку, увиденную им при входе в простецкий двор, на улице. Там и заночую, а пожру завтра, подумал про себя Рюкзаченко и, тепло на расстоянии попрощавшись с не прекращающим что-то рассказывать Простецким, вышел из его болезнетворного дома. Но и на простецкой лавке он не смог заснуть из-за дворовой вони и ему пришлось идти по гавкающей улице к ближайшему от города лесочку, где Рюкзаченко на своей сумке и уснул.