Мозгофобизм Крышкина

роман-псевдогротеск

Сумкина в Доброгнойске

В городе Доброгнойске живет много доброго народа. Многие их замечательные свойства используются на местных не работающих заводах и фабриках, в пустых школах и университетах, в закрытых больницах и при работе на кладбищах. Особенно гнойные поставлены у руководства. Доброгнойцы отличные служаки и репрессанты, паскудные законодатели и топорные исполнители. Блаженно раскрашенные в блевотный цвет скамейки, сорняковые клумбы, чуть-чуть изгаженные закрывающимися дверями местные сортиры на колесиках, приветливые кривые улицы и тонковонючие ароматы полносточных канав – сильные качества большого Доброгнойска. Но есть в городе и оставшиеся от старой презираемой жизни недостатки: прямые проспекты и большие здания, прорытая канализация, остатки водопровода и куча не ветшающих статуй героев замаранного прошлого.

По одной такой реликтовой улице ныне называемой Большехламской от местного железнодорожного вокзала в направлении центра шла молодая девушка. Эта была тетка низкого роста с круглой головой, но плоским лицом. Ее походное одеяние было похоже на амуницию научных теток, которые искали полезные ископаемые в прежние времена в отрогах Мамского хребта, только вместо накомарника, у нее были антиброунольные плакаты, торчащие из громадного рюкзака и свисающие на ее лицо. От нее не веяло доброй мамой, поэтому она пугала многих прохожих. Звали девушку Марина Сумкина.

По ходу ее движения ситуация на улице периодически менялась. Сирые и убогие рабочие в жилетках, уродовавшие дорожное покрытие, незаметно перетекали в жирных и наглых попрошаек. Чудесные темные подворотни с чистым запахом запруженной мочи плавно переходили в отсталые светлые площади. Приятные затекшему глазу кучи мусора затенялись раскидистыми деревьями ближайшего парка. Ряды смелых платных членососок обгладывались по краям редкими парочками зачуханных влюбленных доброгнойцев. Чарующие жесты блюстителей законности дополнялись жирными добротными пузами городских чиновников.

Сумкина приехала в Доброгнойск для налаживания контактов со здешними товарищами-единомышленниками. Она знала, что собираются они по выходным на Чухлом бульваре, но не знала точного места. Поэтому Сумкина, не знавшая в лицо доброгнойских единомышленников, перепуталась и подошла к совсем не тем людям, которые были ей нужны. Вместо клуба козлинобородого злого политика Рафаэля Чопикова она пристала к идейным алкотам Вани Шишова.

30-летний псевдомозговый инвалид Шишов уже десять лет сидел на облюбованной им лавке возле местного университета, из которого его выгнали по зверским для ВУЗа обвинениям в тупости. За это время ежедневного лавкопроживания он оброс десятком ретивых сторонников, для которых всем смыслом их жалких жизней стало следование строгим заветам Шишова. Они умело претворяли в реальность шишовские идеи алколавочкизма. Впрочем, и внушительная внешность двухметрового дяди располагала к идолопоклонству. Опитое лицо, строгие маленькие глазки, огромные инвалидные кулачищи и ужасно длинная коса, оттеняющая массивную челюсть, внушали особые симпатии малолеткам, составлявшим большинство алколавочкистских поклонников. Сранолюбивых теток-лавочниц приводили в восторг большие уши и оттопыренная задница. Вся эта инвалидская радость была покрыта соответствующей одежкой типа кожаной жилетки и недешевых джинсов, дополняемой остроносыми полуботинками на огромных лапах Шишова. Как и положено для интеллигента в третьем поколении (зачинатель династии, великий дед – Афанасий Шишов, был участником легендарной зимовки на Новонарских островах в Заледовитом океане, где его, отравившись, съел белый медведь), в отличие от второго, тщетно пытающегося что-то научное делать, Ваня Шишов совсем не получился и абсолютно не мог и не стремился созидательно работать. Но он, случайно увидев похоронное шествие по Злорожскому проспекту с гробом умершего ворюги и огромным траурным хороводом его прижизненных человеков, разболелся и возомнил себя тоже большим вождем, жестоко опробывая воровские человекогнобительные спецсредства на своих алкотах.

Многие шишовские одногодки давно опились и скончались, остались самые крепкие, которые тоже пользовались стабильным авторитетом, составляя когорту избранных. Существовали среди шишоидов и более древние, уже перезрелые товарищи, такие как 50-летний Гоша Ручкин. По его словам, он являлся первым доброгнойским лавкосидельцем и безнадежно пытался отвоевать лавры основателя алколавочкизма у Шишова. Это было очень неблагодарно по отношению к Шишову, так как, именно, он подсказал ему способ получения нужной для вступления в круг избранных пенсии и открыл путь в почетные шишоиды. Вообще, на не пенсионеров алколавочники смотрели свысока, презирая и ругая, как неудачников и придурков.

Стражи правопорядка никогда не трогали шишоидов, зная, что им, как инвалидам, все равно ничего не будет. Иногда самые буйные попадали в вытрезвитель, где они пугали опившихся работяг уникальными подштанниками, сшитыми у всех по шишовскому фасону, придуманному заботливой мамашкой Шишова, чтобы сынок не отморозил себя яйца на своей лавке. Совсем не часто особые товарищи самовольно выпивавшие литров 5 паленки относились в ближайший медпункт, где извращенцам промывали желудок и с помощью капельниц оживляли. Шишов не одобрял таких загибов. Сам он был поклонником умеренно питья до усрачки, для души и соответствующего разговора. Случались даже драки и кровопролитные ссоры, но о них забывали на следующий день.

Как ни странно, но шишоиды после себя почти не оставляли мусора. Опустевшие бутылки тут же подбирали допущенные бомжи, а другой тары у них не было, кроме единственного стакана у Шишова, который он всегда носил с собой. Водку они ничем не закусывали. Единственный мусором, который они могли оставить после себя, были их опившиеся нетранспортабельные товарищи, остававшиеся в этом случае спать на лавке до утра. Вообще, к своей лавке они относились с почтением. Несамокритичная размеренная жизнь протекала именно на ней. Около нее они собирались всю первую половину дня, затем на ней поились водкой до вечера, лишь на ночь отправляясь по домам. Тут же на лавочке у теток рождались детишки. На лавке умирали более слабые товарищи.

Жизнь группы текла по отработанным правилам. Пенсионеры-лавочники царствовали. Малолетки надеялись получить в скором времени пенсию. Такая жизнь особенно нравилась мамашам пенсионеров. Они очень одобряли поведение сыночков и дочек, так как по вечерам они мирно засыпали у телевизоров, никого не трогая и не тревожа. Но идиллия существовала только в семьях пенсионеров. Беспенсионные же либо нудились в семейном непонимании, либо, наоборот, жестоко терроризировали родственников. Особо обиженные родителями выбрасывались из многоэтажных зданий, резали вены, зализали под кровати. Но, как только они получали желанную инвалидность, все налаживалось. Родители удовлетворялись, а они становились настоящими шишоидами.

Несмотря на кажущуюся аполитичность, Шишов зорко следил за экономо-социальной ситуацией в Проноссии, особенно, на рынке пенсионных начислений. В последнее время шишоиды замечали за вождем отклонения от ортодоксального чисто алколавочного курса. То он пропадал на неделю, то, приходя, не пил, то в самый разгар пьянки уходил неизвестно куда. Вместо проверенных старых товарищей выбрал себе в новые адъютанты малолетку по кличке Шах Вали, ужасно прыщавого, и нудно издевался только над ним, чем сильно обижал остальных избранных. Вот и теперь после сумкиного известия о начале антиброунольной кампании в Глумомирске Шишов неожиданно поведал своим дезориентированным адептам, что нужно меньше пить и иногда заниматься общественнополезным делом. Шишов заявил, что поедет в Глумомирск. Все ужаснулись (он 10 лет не выезжал никуда из Доброгнойска) и огорчились, кроме Шах Вали, который в это время услужливо наливал очередной стакан паленки для любимого вождя. Но пертурбации в поведении Шишова объяснялись просто. В последние месяцы проносское правительство снизило его пенсию на размер стоимости одной буханки хлеба, что Шишов считал несправедливым решением в виду его гениальных заслуг перед страной.

Сумкина, которая своими рассказами о антиброунольщиках произвела столь внушительную революцию в умах алколавочников, нашла все же нужных товарищей. Они располагались на похожей лавке, да и выглядели похоже, к тому же занимались ежедневным лавкосидением, только совсем не пили, а выпускали раз в полгода газету, где пропагандировали свои идеи. Лишь по большому портфелю Рафаэля Чопикова, в котором лежал весь тираж последнего номера газеты, Сумкина, наконец, опознала своих соратников.

На лавке кроме Рафаэля сидел тихий мальчик, Коля Рюкзаченко. Но он в разговор Рафаэля и Сумкиной не встревал, только все время жевал челюстями. Неожиданно он попрощался и ушел. Когда Сумкина и Рафаэль остались одни, они еще долго сидели на лавке, разрабатывая аспекты будущих совместных антиброунольных действий. Только к вечеру они направились к дому Чопикова, в квартире которого Сумкина могла бы переночевать.

Для такой солидной гостьи еще до встречи Рафаэль, по указке мамаши, приготовил вермишелевый супчик и купил сухариков. Удовлетворительно отужинав, без обычных попаданий в дыхательные пути пищи, они втроем еще долго за столом вели беседы на разные темы. Как оказалось, все измышления Рафаэля на счет планируемых акций были выдуманы его 80-летней мамашей, с которой он во всем соглашался.

Вообще, Рафаэль работал заштатным адвокатом в государственной конторе для бедных пенсионеров. По совету мамаши, он нашел себе хобби в виде общественной деятельности, и незаметно для всех стал известным доброгнойским политиком, добившимся права даже устраивать собственные пикеты в защиту придуманной им самим теории неприемлемости существования человечества. Он был радикален и истребительнонаправлен. Он сильно подходил на роль активиста антиброунольной кампании. Сумкина была довольна. Но старухе-мамаше она не понравилась, как и любая другая тетка, оказавшаяся рядом с Рафаэлем. Она без удовольствия оставила Сумкину ночевать, а рано утром выгнала ее на улицу, пока сынок еще спал. Из-за ревности она не отпустила Рафаэля в Глумомирск, на акции, чем могла бы расстроить его, если бы он понимал, что можно расстроиться после мамашкиных слов. На этот раз она сильно аргументировала свой запрет возможным повреждением рафаэлевого имиджа мыслителя и теоретика плебейским участием в непосредственных акциях. Вместо него мамаша решила послать в Глумомирск Колю Рюкзаченко, потому что больше некого было послать. Вообще, организация Чопикова среди проносских политиков слыла многочисленной и боевой. На самом деле состояла она из двух людей, Рафаэля и его человека, Рюкзаченко. Никаких боевых акций в доброгнойском регионе они давно не проводили, на акции в другие края в последнее время также не выезжали. Миф о мощности создал сам Чопиков, растрезвонив в интернете про не осуществленное спасение зверюшек из местного зоопарка и разослав смонтированные на компьютере фотографии не проходивших развешиваний недоделанных флагов и транспарантов.

Антиброунольные события подоспели очень вовремя. У Чопикова не было работы, а у Рюкзаченко закончились занятия в ВУЗе, и они как бы вынужденно бездействовали. Чопиков отращивал свою бороду, а Рюкзаченко тяжелее жевал челюстями.

В самом же Глумомирске на момент приезда Сумкиной в Доброгнойск никого из заезжих активистов, кроме нее и Бауловского, пока не было. Но по городу уже ходили нехорошие слухи, будто бабка, квартиросдатчица, каждое утро находит под кроватью, на которой спят антиброунольные активисты, кучи презервативов, которые они по ночам вместе надувают. Бауловский и Сумкина придурковато радуются, когда, ткнув иголкой в надутые изделия, слышат ужасные хлопки, от которой у бабки подскакивает давление.