Мозгофобизм Крышкина

роман-псевдогротеск

Мамы

Еще с вечера мама Шишова почуяла неладное. Опять ее сынок пришел домой трезвый и особенно небрежно поцеловал ее в щечку. А на утро началось совсем необычное. Разбудив мамашу в 5 часов утра, Шишов сказал ей, что не пойдет сегодня на свою лавку, а поедет в Глумомирск на антиброунольную акцию. Мама оказалась в ужасе. Близко от дома ее сынок никуда давно не ездил, а так далеко, вообще, никогда. Но она вовремя справилась со своим тревожным состоянием, потому что не любила расстраивать и без того болезненного сыночка.

Пока мамаша гладила ему его любимые трусы, сам Шишов, расположившись возле зеркала, примерял свои многочисленные кепки, стараясь выбрать наиболее подходящую. Но это оказалось для Шишова непосильной задачей, и выбрала положенную рабочистскую кепку его мамаша. Не смог Шишов и разобраться в расписании электричек, идущих в Глумомирск, их время отправления узнала опять его мамашка. Но оба они не знали, что нужно было брать на подобные акции, поэтому мамаша положила в полиэтиленовую сумочку (других у Шишова не было) вареные яйца, колбасу и книжку с детективами. Мама Шишова пока не понимала смысла поездки сына в Глумомирск, но по его волнительнорассредоточенным глазам поняла, что это серьезно и надо помочь.

Хотя до электрички было еще часа четыре, Шишов позвонил Шах Вали и заставил его как можно скорее идти на вокзал и ждать его там. Сам же Шишов еще долго примерял очередные поглаженные мамой штаники, малоподходящие к злободневной кепке. Успев еще вздремнуть и позавтракать, Шишов отправился на вокзал к самому отходу электрички.

Разбуженный в 5 часов утра Шах Вали долго не мог сообразить, куда им надо сегодня ехать, но он своими небольшими мозгами додумал, что с Шишовым в таком состоянии лучше не шутить, и согласился немедленно идти на вокзал. Одеваться ему не нужно было, так как он всегда спал одетым. Но вот попасть из своей комнаты к выходу ему было не просто. Вся квартира, в которой он жил с болезненной мамашей, была малопролазным скопищем разломанной мебели, невыносимого бытового мусора и никогда не моющейся посуды, стоящей прямо на полу в прихожей, так как в кухню попасть уже было невозможно из-за полной ее забитости всевозможным хламом. Впрочем, жратва в доме уже много лет не готовилась. Мамаша ела только хлеб и пила водичку.

Шах Вали, пролезая к выходу, всегда вынужден был общаться со своей инвалидной мамашей, которая не упускала случая привлечь к себе внимание. Она не заставляла подтирать себе жопу или выносить мочу, но, лежа на пожелтевшем, никогда не стираном, постельном белье, заставляла Шах Вали выслушивать в очередной раз ее жалобы на покинутость, одиночество и массу неизлечимых болезней. И в этот раз Шах Вали был замечен и окликнут. Он сообразил, что может быстро нагрузить ее болезнемозги рассказами о Глумомирске, и сам первый заговорил об антиброунольности. Но он не угадал, мамашка и слушать ничего не хотела о делах, не касающихся ее гниющего состояния. Следующие полчаса она, как обычно, канючила о своей животрупности, заставляя Шах Вали вдыхать отвратные пары своего старческого немытого тела. Он был поздним ребенком в семье и мучился больше своего неполучившегося брата, умершего в 25 лет. Когда он умер, Шах Вали и зачали, но вскоре умер папаша-инженер, а мамаша стала получать заслуженную пенсию. На инвалидную пенсию мамаши они и продолжали жить, так как 20-летний Шах Вали нигде не работал и не учился, а постигал азы шишоизма на лавке. Наконец, когда он выбрался из смрадной квартиры, то помчался на вокзал, где еще три часа ждал появления политизировавшегося лавкокумира