Мозгофобизм Крышкина

роман-псевдогротеск

День мудролога или попить водочки

Полевой лагерь был уже разбит. Но Рюкзаченко повезло. Руководитель экспедиции бородатый, пенсионновыглядящий, Борис Павлович Пысин был в этот момент в худопольском музее и принял Рюкзаченко на работу, поверив, как наглядно мозолерукому, что тот сумеет справиться с тяжелым аппаратом. С ним Рюкзаченко и добрался до лагеря, сначала на автобусе, а потом километров 5 пешком. В лагере кроме Пысина и его давнего концептуального соратника Юбкина находились их малоразумные достаточно уродливые жены и физически и умственно слабополучившиеся детишки. Рюкзаченко поселили в палатке с юным 30-летним аспирантом Лобковским, которому было не положено пока брать с собой жену. В этом Лобковском Рюкзаченко узнал того типа, которого встретил недалеко от Нижнемусоровки. Трудоприменение в экспедиции для Рюкзаченко сводилось к бесконечному нудному перетаскиванию с места на место многокилограммового умотравмографа. По вечерам Рюкзаченко сильно нудился из-за тлетворной ненаучной малоконтактности псевдоученых, а до ближайшей деревни и адекватных людей было далеко. Все же Рюкзаченко с исключительно первоначальным интересом слушал мудрологические поговорки и терминологию Пысина и его товарищей по мозговой бородатости. После отвратной стряпни их теток и малого количества, но достаточного для их буйства, алкоголя они распалялись и несли бред о новых концепциях в мудрологии, а под конец всегда с соплями в носоглотке вспоминали свои первые экспедиции и любимого учителя профессора Прогонского.

На фоне взрослых мудрологов Рюкзаченко безмерно насмотрелся и на новое подрастающее поколение их детишек. Одна из многочисленных дочек, Юна Пысина, злонесущими повадками напоминала ему Манникова только с уже отросшими сиськами. Она была лет на 10 младше Рюкзаченко. Юна часто пугала родителей, и так зашуганных телепропагандой о спившихся подростках, реально малоадекватными поступками типа немотивированного гуляния ночью в одиночку по ближайшим от лагеря оврагам и полям. Юна Пысина стала своеобразной экспедиционной подружкой Рюкзаченко, с которой он проводил многочасовые тягучие беседы на разные темы, напоминающие неформальные разговоры доктора и пациента в психиатрической столовой.

Как то в ежегодно отмечаемый День Мудролога случился святой для бородатых выходной в чрезвычайно трудоголическом графике пысинской экспедиции. Перед большим вечерним банкетом в лагере Пысин решил провести псевдопознавательную экскурсию по окрестностям. Уже возвращаясь в лагерь после длительных хождений по косогорам и луповидного осматривания обнажений по оврагам и берегам рек, уставшие пысиноиды, брезгливо разбившиеся на самоценные группки из двух-трех человек, тянулись к лагерю по нераспаханной степовидной местности. Рюкзаченко и Юна Пысина немного отстали от остальных, пропавших из виду за очередным поворотом. Оставшись в визуальном одиночестве, Рюкзаченко зачем-то взялся за Юнину руку. Она также ухватилась за его пятерню. Они весело шли, размахивая скрепленными руками. Рюкзаченко показалось, что Юна стала как-то ближе и приятнее. Ее рука была ласковой, глаза светились, волосенки пахли полынью и цветочками. Выступающие скулы и кривые зубы ласкали взгляд. Соски оттопырились. Маленькая Юнина фигура тянула и грела. Внезапно Рюкзаченко захотелось, чтобы все плохие люди исчезли, особенно родители Юны. Он остался бы один с дочкой Пысина, и зажили бы они новой светлой жизнью, без трупных гадов, окружающих их сейчас. Она теплая, он заботливый.

Но вот они свернули и скоро подошли к лагерю, где уже мельтешили, готовясь к попойке, наслаждающиеся своей калечностью мудрологи. Дочка Пысина с силой вырвала руку. Движения ее стали общеобезображенными. Взгляд блуждал и отупел. Волосы обычно развонялись, руки превратились в костлявые и холодные цеплялки за разное говно. Она раздражающе возбужденно бегала среди мудрологов, полностью превратившись для Рюкзаченко в убогое и гнилое существо.

Этим же вечером приехал в лагерь Борис Борисович Мошонский, большой человек в худопольской мудрологии. Толстый, пузатовидный дядька, лет 50, приехал на большой тачке, с личным водилой и охранником. Раньше он тоже был худобородым, как пысиноиды, и лазил по косогорам, выискивая ценные минералы. Но как то обнаружились в худопольских степях, якобы, огромные залежи броунольной пенки, еще более ценного, чем броунит, ископаемого. Потекли в Худополь денежные средства на исследование месторождения. Все бабки прибрал в свои руки Мошонский, назначив себя главным первооткрывателем и деньгофильским начальником экспедиции. Остальные мудрологи поклонялись деловизму Мошонского, так как получали от него небольшие, но живые деньги. Десять лет велись полевые исследования. Правда, быстро выяснилось, что никакой броунольной пенки нет, а существует только много бесполезного псевдоброунита. Но и уже собранных денег сильно хватило, чтобы Мошонский ожирел, обзавелся большим особняком, машинами и яхтами, молодой женой, и купил маме сиамскую кошку. После бесшумного окончания истории с броунольной пенкой, Мошонский отошел от практической мудрологии, прогорело занявшись сначала малоприбыльным помидорным бизнесом, а потом разными околонаучными проектами по выкачиванию иностранных грантов. Но, в основном, он пенсионерствовал на захапанные экспедиционные деньги и занимался прямым говнодельством. Довольно часто он ностальгически появлялся в полевых лагерях мудрологов, чтобы попить водки и попеть нудные гитарные песенки возле костра.

С его приездом мудрологи еще больше замельтешили, так как среди них ходили мифы, что если Мошонскому понравится, как его напоили и обслужили, то он может подать денег бедным ученым. Пысиноиды кружили около Мошонского, конкретно слушая известную байку о происхождении дня мудролога. Еще быстрей расставлялись тарелки, закуска и многобутылочная алкорадость. И сам Мошонский приехал не пустым. Охранник выгрузил одну, уже многоотпитую, бутылку водки и килограмм помидоров. Затем началась не слабая пьянка. Все быстро опились. Рюкзаченко не стал участвовать в коллективном алкоголизме, а мирно отдыхал в палатке, с желанной радостью слушая пысинские девственнические песни о сделанных из трусов парусах и мошонские трезвоны о своих заграничных путешествиях и посещениях мудрологических музеев в далеких странах. Мошонский также вдохновенно учил, что надо делать, чтобы стать таким же жирным, как и он. Вообще, темы запойных бесед особым разнообразием не отличались, к тому же фильтровались. Тетки хотели заговорить о своей молодости и былых приключениях, но Лобковский, служивший бутылкооткрывателем и водконаливайщиком персонально у Мошонского, оборвал их, так как его импровизированный праздничный работодатель не то, чтобы не любил вспоминать свою голоштанную молодость, просто по его нынешнему статусу нужно было поскорее забыть о ней. Лобковский умело перевел разговор на тему машин Мошонского. Эта тема ему очень понравилась, и он час рассказывал о том, как выбирал и покупал свою большую машину.

Постепенно все допились до своих кондиций. Пысин, труся бородой, чтобы сбросить прилипшую помидорину, неожиданно встал, чтобы уйти в палатку спать, но потерял ориентацию, наткнулся на экспедиционный ящик, где хранились продукты, перевернул его и сам упал на землю, разбив до крови лицо. Юбкин и Лобковский унесли учителя в палатку, еще раз по дороге уронив его головой вниз. Мошонский отправил водилу и охранника домой, что также являлось признаком перепоя. Опившаяся жена Юбкина, Людмила, после отъезда охранника начала даже приставать к Мошонскому на предмет влагалищетыканья. И, пока ее муж носился с Пысиным, она отправилась с ним в кусты, но, как выяснилась, только для того, чтобы поддержать мошонский член, когда он ссал.

Когда через некоторое время Рюкзаченко вышел из палатки, чтобы тоже отлить, то лицезрел перевернутые столы, поваленные палатки и рыгающего возле дерева Лобковского. Тело его изгибалось, пружинилось. Обильные блевневые массы, любившего пожрать в экспедициях Лобковского, шумно изливались наружу. Рюкзаченко захотелось ударить перепившего аспиранта. Он подошел и ткнул его оттопыренный зад ногой. Лобковский упал на колени, а потом медленно завалился в свою блевню, продолжая усиленно тыкать пальцы в свое горло. Возвращаться Рюкзаченко в палатку расхотел, тем более что, отрыгавшись, туда направился Лобковский. Из остальных мудрологов держались только Мошонский и Юбкин, пившие водку из горла засосными глотками, уже не закусывая, а только заговаривая массой бессвязных слов. В сторонке от костра возле поваленного праздничного стола сидела Юна Пысина. Она что-то пыталась играть на гитаре. Но все выходило отстойно и адекватно бесполезно в плане возможности какого-либо обучения. Занятая непосильным трудом, она совсем перестала следить за своим обликом. Ее глаза выпучились, челюсть выдвинулась, ноги скрючились, а стопы церебрально повернулись друг к другу. Рюкзаченко подсел к Юне, которая, не обратив на него никакого внимания, что-то мычала про сперму на лице. Не огорчившись ее безразличием, Рюкзаченко поспешил покинуть лагерь. Проходя мимо палатки Юбкиных, он услышал Людмилин храп и увидел ее высунутые на воздух ноги, на которых сидели большие комары, наслаждаясь бурлившей от алкоголя кровью.

Отойдя от лагеря метров 100-150, Рюкзаченко присел на поваленное ветром дерево. Он долго смотрел в многолунное звездное небо и вдыхал не слабые ароматы здешней растительности. Когда часа через два он вернулся в лагерь, то, как и рассчитывал, обнаружил всех уже спящими. Мошонский и Юбкин лежали на ковриках возле догорающего костра, а Юна похрапывала в своей палатке. Рюкзаченко собрал свои немногочисленные манатки и покинул лагерь. Остаток ночи он шел по степи, ощущая качественные улучшения состояния своего здоровья после оставления лагеря. К утру он дошел до шоссе и стал ловить попутки, чтобы доехать до Худополя.