Два часа

Все началось с остановки.

Даже не с остановки, а с того, что твой парень сегодня напился, и ты могла погулять без него.

Итак, мы приближались к автобусной остановке. Сквозь толпу людей, спешащих домой после работы, я увидел автобус с открытыми дверями и побежал. Ты побежала за мной. В автобусе было много народу, почти как на улице, и ты начала петь. Но тихо и еле слышно.

— Пой жалостливо и на весь автобус, – наклонившись к твоему уху, шепотом сказал я. – Тебе дадут денег.

Ты ничего не ответила и продолжала улыбаться и тихо петь.

Потом к нам пролезла сквозь людей толстоватая кондукторша и хотела заставить нас забрать увядший букет цветов, кем-то до нас забытый на автобусной полке.

— Это ваши цветочки? – спросила кондукторша, и, взяв 15 рублей, пролезла дальше.

— А мне послышалось «дочки» вместо цветочки, – смеясь, полушепотом проговорила ты мне. – И я подумала, неужели она нас принимает за папу с дочкой.

На эти твои слова обернулась молодая женщина, сидевшая рядом, быстро и резко, и сразу стало ясно, что она следит за нашим диалогом.

— Пошли на выход, – увидев это, подытожил я.

Но на следующей остановке мы не вышли, а вышли через две, долго соображая, счастливые дала нам билеты кондукторша или нет.

Когда мы оказались на улице, было темно, и огней было мало. Но ты мгновенно увидела блестящие купола церкви и побежала туда. Я побежал за тобой.

— Я хочу в церковь, – кричала ты мне.

Я ничего не кричал.

Но ты не добежала до храма, а остановилась у памятника святому, который, как гласила табличка, ходил здесь с проповедями 2 тысячи лет назад.

Храм с куполами оказался недостроенным и был огорожен забором. Но рядом было другое помещение типа сарая, где и происходили службы. Около входа толпились бабули в платках и яростно крестились. Мы нагло вошли внутрь. Между длинными столами с буханками хлеба и огромными мешками с картофелем на стенах и столбах, поддерживающих крышу, висели иконы, смердел ладан, и горели свечки. Трухлявый старичок, сидя на ящике с морковью, читал какую-то церковную книгу. Тетка замученного вида шваброй мыла пол. Еще мы посмотрели на отпечаток ноги в стеклянном саркофаге и вышли на улицу.

Там было также темно, как и прежде. Мы пошли дальше мимо одноэтажных домиков. Ты часто останавливалась то, любуясь распиленными деревьями, стоящими вдоль дороги, то, громогласно заявляя, что блики от автомобильных фар на железном заборе – это северное сияние.

Потом мы свернули в парк и мимо кинотеатра подошли к памятнику жертвам войны. Ты долго искала свою фамилию в списках погибших, но не нашла. Но зато нашла мою. Увидев вечный огонь, ты мимо бюстов героев побежала к нему. Но у огня грелись другие люди, и ты потеряла к нему интерес. Затем ты нашла лавочку возле памятника Ленину и уселась на нее.

— Смотри, – указывая на памятник, сказала ты мне. – Ленин делает собачку.

Я посмотрел на статую бывшего вождя с вытянутой вперед ладонью, но подумал про себя, что он скорее указывает народу дорогу в будущее.

Потом ты долго всматривалась в слоников, расставленных десятками вдоль здешних аллей, в импровизированный колодец и в мозаику с белками, мишками и детишками на детском саду.

Затем мы перешли не очень оживленную улицу и приблизились к паровозу, который установлен на вечном приколе возле железнодорожного вокзала.

— В честь революционных, боевых и трудовых заслуг горожан, – прочитала ты возбужденно табличку, прикрученную к паровозу.

Ты не дала мне сесть в подъехавший автобус, и тогда мы, пройдя сквозь вокзал, вышли на перрон.

Неожиданно сразу с двух сторон подошли электрички, на одну из которых мы сели. В вагоне было пусто и тепло. Ты уселась на мягкую лавку и сразу уставилась в окно.

— Это счастье. Только свет в вагоне мешает, – лишь иногда, оборачиваясь ко мне, говорила ты.

Твои зрачки жутко расширились, и я думал, что они могут лопнуть.

Но тебя спасало, наверно, то, что ты все смотрела и смотрела в окно.

— Смотри, – говорила ты мне. – Вагон с буратино, как в детстве.

— Быстрее. Вон на здании какая-то штука.

— Глянь, свет отражается в озере.

И я смотрел на вагон, на здание и на бесконечную цепочку придорожных фонарей у идущего рядом шоссе.

Потом мы приехали на конечную станцию. Ты первой увидела на перроне худого пьяного мужичка, который вошел в вагон и улегся на лавочку. Мы вышли из вагона сами, а его выгнал помощник машиниста в бледно-красном жилете.

Втроем мы пошли к выходу со станции. Когда мы шли мимо пустой электрички, ты стала громко петь про пустые коридоры, а мужичок попросил у тебя зажигалку. У нас не было билетов, и мы по совету нашего мужичка в рваном пиджаке пошли не через вокзал, а в обход.

— Вы молодожены. Вам хорошо, – на прощанье сказал нам мужичок и ушел в другую сторону.

А мы остановились на мосту через небольшую речку.

— Десять лет назад, – начала вдруг вспоминать ты. – Я так боялась стоять на этом мосту. Я все время думала, что упаду вниз в речку.

— А здесь, – показала ты на проем между решетками ограждения моста. – Я нашла, старый еще, желтый рубль.

В таком же настроении воспоминаний стояла ты возле решетки, которая преграждала вход на каменную лестницу, спускающуюся к бурлящей в бетонных берегах речке.

Потом мы поднимались по большой улице. И ты говорила, что за десять лет, как ты впервые побывала на ней, ничего не изменилось. Я соглашался.

— Только исчез вертящийся хамелеон в витрине фотомагазина, – добавила ты, выводя меня к остановке, откуда я уехал на маршрутке домой.

А ты пошла разговаривать с собаками и по мобильнику с отоспавшимся любовником, писать мне смски и петь песни с аскерами.

Март 2007