Дельная жизнь Маши Крупнопузовой
Моя мама, когда она прочитала вот эти мои записки, очень обрадовалась. Она сразу предложила мне опубликовать их в новом журнале и повела меня на его презентацию, чтобы я представил маститыми литераторам свое произведение. Но на презентации журнала «Звуки родников» собрались только казаки, священники и ретроградные политиканы, а главный редактор журнала Степан Степанович Прыгунков оказался сторонником идей Махатма Ганди и Фоменко и даже не стал смотреть мою рукопись. Другие тоже не стали со мной здороваться. Обиделся я на этих «литераторов» и решил опубликовать свой труд в Интернете.
Так появился мой писательский сайт, на котором была выставлена вот эта повесть. Может и не повесть, а рассказ или даже роман. Не знаю. Это не важно. Интересно другое. В этом произведении представлена подлинная история жизни одной девушки, Маши Крупнопузовой.
Ходил я как-то после занятий по улицам своего города и увидел, как из многоквартирного обшарпанного дома через окно первого этажа двое молодых людей вытаскивают различные вещи и складывают их в машину, стоящую около мусорного жбана. Потом из окна вылез их третий товарищ с компьютером под мышкой. Но, увидев мою форму тогда еще курсанта школы милиции, он спотыкнулся и выронил системный блок. Подбирать его никто не стал, а все трое сели в машину и уехали. Я, не долго думая, поднял компьютер из лужи и отнес его домой. Уже в своей квартире я разобрал доставшийся мне бесплатно электронный аппарат. Часть деталей я продал. Но видеокарту, как более мощную по сравнению с моей, я поставил на свой компьютер, а на жестком диске оказалось очень много быстро заинтересовавшей меня информации.
На винчестере среди различных банальных рефератов и курсовых я нашел гениальный электронный дневник этой Маши. Ничего в жизни не читал занимательнее. Девушка делится своими интимными тайнами с самой собой. Также на жестком диске было много фотографий Маши, ее любовников, друзей и родственников. Многие из них были весьма откровенными. Пересмотрел я эти фотки и перечитал дневниковые записи много раз. В интересную историю попала эта Маша. Мне захотелось, чтобы о ней узнал не только я, но и другие. Вот на основе ее записей и других материалов, найденных мной в компьютере, я и написал свое небольшое произведение «Дельная жизнь Маши Крупнопузовой».
Что касается меня самого, то зовусь я Виктором Дурашкиным. Я уже аспирант. Продолжаю учиться там же в школе милиции. Мой научный руководитель, Семен Паптока, в свое время писал диссертацию под руководством декана факультета, а заодно и знаменитого на всю страну писателя-детективщика, Ярополка Пиктоновского. Паптока и привил мне интерес к современной литературе. Отметив мои несомненные писательские способности, он доверил мне писать свои воспоминания об участии в миротворческой операции на Кокосовских островах, за которую его наградили личной набедренной повязкой местного президента и разноцветным орденом НАТО. Они уже закончены и скоро выйдут в нашем местном издательстве под названием «Бесконечная дорога к миру». Еще я пишу диссертацию на тему «Половозрелые изменения в психике жертв сексуального насилия» и надеюсь в скором времени начать преподавательскую деятельность в нашем замечательном ВУЗе. А еще у меня есть девушка, которую я очень люблю, но посвящаю все свои написанные строки моей матери. Спасибо, мама, что ты сделала из меня настоящего человека.
Ну, вот, наверно, пока и все. С нетерпением буду ждать от вас откликов. Надеюсь, что многих заинтересует судьба молодой девушки, нашего современника.
***
Жило себе семейство директора батареечного завода Памфлетия Крупнопузова и не знало особых неприятностей. Бывало, конечно, директор напивался и избивал свою жену, Василину Георгиевну, якобы за измену, совершенную ею на заре их совместной жизни. Избивал не сильно и даже не в прямом смысле этого слова. Так, водил лишь большим вонючим кулаком вокруг ее картошечновидного носа, и с пьяной способностью мычал.
— У, сучава.
Потом он героически засыпал, а Василина Георгиевна горько плакала, в последнее время даже иногда перед недавно купленной иконкой за 3 тысячи долларов.
Но случалось такое не часто. Да и сама Василина Георгиевна особо не обижалась, логично думая, что мужей без заскоков не бывает. Памфлетий Павлович мужчиной все же был положительным. Из колхозников сам себе проложил путь жизненный. Из рабочего он превратился в заместителя директора завода еще в советское время, а при Ельцине стал его полным хозяином. У Василины Георгиевны заслуг было меньше, но она тоже проработала всю жизнь. Была учительницей, работала в РОНО, а во время перестройки стала депутатом местного уровня. Но после серьезного возвышения мужа перестала заниматься общественной деятельностью и тихо доживала свои дни в его тени.
Вот только дочка у них родилась немой. Маша была к тому же девочкой себе на уме. Мало общалась со своими родителями не столько в силу физиологических обстоятельств, сколько из-за склада характера. Они ее никуда не готовили, особой роли в их жизни она тоже не играла. Жила Маша сама по себе. Жила в своем мире. Подруг и дружков у нее не было. Для веселого времяпрепровождения она не годилась. Да и сама она никогда не рвалась к разнузданности. Подобные ей калеки ее не любили за высокомерие, их она презирала за второсортность. Годы шли. Она ходила в обычные детсад и школу, а родители ее еще оставались простыми советскими интеллигентами. Языку жестов ее хоть и обучили, но она принципиально им не пользовалась, предпочитая излагать свои мысли на бумаге и так общаться с обществом. Даже когда ее папаша перешел в ранг солидных и уважаемых людей города, она продолжала вести тихую скромную жизнь, визуально сильно оторванную от действительности. Окончив школу, она поступила в университет. Занималась филологией. В ВУЗе друзей у нее не прибавилось, но она пристрастилась к литературе и все время что-нибудь читала.
К моменту описываемых событий, она почти закончила свою учебу в аспирантуре и писала диссертацию на тему моносвязанности жизни и творчества современного писателя Войновичуса. В дальнейшем, Маша хотела стать литературным критиком или на худой конец журналистской в какой-нибудь газетке, специализирующейся на современной словесности. Но, так как в их семье денежных затруднений уже давно не существовало, вступать в самостоятельную трудовую жизнь она не спешила, тем более что и удовлетворяющей ее работы в ближайшей перспективе не предвиделось. Пока же Маша успешно вела свой блог в Интернете, который даже пользовался некоторой популярностью среди любителей современной литературы. Темой большинства ее постов стала деятельность постмодернистов. Их тексты она читала и, как ей казалось, удачно комментировала. Писала она стихи и даже маленькие рассказы, к которым относились с меньшим интересов в силу перегруженности бессюжетностью и абстрактной емкостью.
Немного повзрослев, Маша стала меньше чураться людей. Она уже сама искала общества, общения и находила их среди интернетовской публики. Однажды она даже написала сливную статью об отцовских конкурентах, после чего Памфлетий Павлович, удовлетворенный полученным результатом, стал считать дочь взрослым человеком и давать больше денег.
С недавних пор она уже часто говорила не сама с собой, а представляла в качестве собеседника кого-нибудь из знакомых и незнакомых людей. Больше всего она спорила со своим будущим еще неопределенным мужем. Так как роста она была выше среднего и округлой упитанности, то и представляла избранника где-то в этих же размерах. Волосы у нее были рыжеватые, а груди большие, но мужа она хотела видеть с маленькой задницей и с черными патлами. Наконец, в силу машиной немоты, друг ее должен был быть словоохотливым, но не дискуссионно озабоченным. Чистотой и аккуратностью в одежде она не отличалась, но и не требовала этого у других. Впрочем, за своим телом она ухаживала и стремилась в этом отношении нравится окружающим, хотя случавшиеся ухаживания мужчин, в принципе, ей не нравились. Она больше любила ровные отношения без эксцессов. С другой стороны ей хотелось представлять, как ее целуют в любимейшую часть тела – лицо с большими черно-карими глазами и чуть выпуклыми губами. В целом, она была похожа на мать, но лоб ей достался от отца. Он был сравнительно большой, но не выделялся. Вообще, ее кругловатое лицо могло нравиться другим людям, а не только ей, и нравилось. Незначительной ее особенностью было то, что она мало пользовалась косметикой, а предпочитала натуральный цвет лица. Зубы она имела здоровые, а десны не вонючие. Язык у нее был длинный и широкий, но им она почти не ворочала, так как редко открывала рот. Когда она слушала обращающихся к ней людей, мышцы ее лица не двигались, только глаза реагировали на слова в орбитальных поворотах. При движении ее крепкие руки с неподвижными пальцами без маникюра прирастали к туловищу, да и ноги и бедра были малоподвижны. Приметить ее было легко. Из толпы она выделялась, хотя и одевалась на китайском рынке. Но даже отличаясь некоторыми своими странностями от общей массы своих сверстников, Маша жила по общим правилам. Выйти замуж ей хотелось в лет 40. С возможными детишками возиться не хотелось. Она желала жить в свое удовольствие.
***
Но однажды в не столь холодный день отец Маши поехал на завод, но не вернулся домой ни трезвый, ни пьяный. Ближе к ночи перезвонили всем. Никто не знал, где он. Даже его заместитель Круглобрюхов. Раньше с Памфлетием Павловичем такого не бывало. Он всегда ночевал дома.
— Не знаю, Василина Георгиевна, не знаю, – от испуга пародировал Круглобрюхов собственный писклявый голос.
— Сегодня утром видел. Памфлетий сказал, что пойдет осмотреть цеха, я его больше не видел, – продолжал он отвечать на вопросы матери Маши по мобильнику.
Но Василина Георгиевна не верила ему. Ее недоверие передалось и дочери.
«Неужели Круглобрюхов решил прибрать завод к рукам и убил папашу», – думала Маша.
Тут еще позвонил Курцов, которого отец метил ей в мужья и считал своим преемником до такой степени, что назначил его своим заместителем по работе с персоналом.
— Это он, Круглобрюхов. Что делать? – почти в истерике кричал в трубку Курцов.
— Так и знал. Так и знал. Твою мать, – как-то безнадежно повторял он.
Маша не успокаивала его. Ей и самой было страшно.
На утро звонили следователи. Приходили следователи. Но ничего не прояснялось, хотя все без исключения были уверены, что виноват в исчезновении Памфлетия Павловича Круглобрюхов. А тот и не скрывал своей заинтересованности.
— Он уже подписал приказ о назначении себя и.о. Всех кинул, – звонил Курцов. – Уволил Вову из менеджерского отдела.
Маша знала, что Вова лучший друг и собутыльник Курцова, но ей было не жалко.
К вечеру ее жених позвонил в последний раз.
— Он и меня уволил! Что делать? – уже не надеясь на сочувствие, проговорил быстро и не своим обычным нахальным голосом Курцов. – Ну, позвоните кому-нибудь.
Но позвонили, наоборот, ее матери. После недолгого разговора она строго сказала дочери.
— Мария, ты взрослая. Отец пропал. А жить надо. Не выйти ли тебе замуж за Круглобрюхова?
Машу не удивил вопрос матери. Круглобрюхов давно домогался ее, но не настырно. Он побаивался отца. Она только подумала: «Вот, черт, далась им эта свадьба». Она понимала, что для Круглобрюхова нужно как можно скорее оформить с ней отношения, чтобы утвердиться в роли нового хозяина завода. Но зачем именно жениться на ней, она понять не могла.
«Перепихнулись бы пару раз, и успокоился бы. Нет, жениться. Козел».
Но мамаша твердила, что другой альтернативе свадьбе сейчас нет.
— Ну, вот и хорошо. Хорошо, доченька, – под конец разговора тепло подытожила Василина Георгиевна. – Вижу, что ты согласна. Пошли спать.
Лежа в постели, Маша вспомнила свой последний день рождения и то впечатление, какое на нее произвел тогда ее новый жених.
Гостей была толпа. Надарили подарков и денег. Круглобрюхов вручил цветы и духи. Гуляли в ресторане «Пельмени» рядом с ботаническим техникумом. Дружки папаши с завода понапивались. Она вспомнила, как Круглобрюхов пригласил ее танцевать и отдавил ей ноги. Все время рассказывал, что он хочет стать депутатом, и чтобы она шла к нему в команду. Ее тогдашний жених Курцов тоже напился и подрался с мужем главной бухгалтерши из-за места возле унитаза. Еще перед ними выступали танцоры в древнеегипетских одеждах под цыганскую музыку. Папаша заказал свою любимую песню о черном вороне. Все слушали и подпевали. Дружки папика, в конце концов, так залили, что его увезли еле живого. Она тоже напилась. Сломала каблуки на туфлях. Помнила только, что какие-то мужики таскали ее на руках. Курцов заснул прямо за столом. Круглобрюхов так достал своими лобызаниями, что, в конце концов, она пнула его взад коленкой.
«А, какая разница. Мне и Курцов не особо нравился, а теперь будет не нравится Круглобрюхов», – думала она, засыпая.
Долго ходила Маша в невестах у Круглобрюхова, который круто директорствовал. Он взял в дело какого-то Семена Заводского с целью расширить производство. Акции пришлось реструктуризировать. После этого у Крупнопузовых акций стало меньше, но достаточно для буржуазной жизни.
Круглобрюхов между тем возвысился. С помощью Заводского он убрал всех людей Памфлетия Павловича, даже старого сторожа Екимыча, работавшего с отцом Маши, когда тот был еще простым слесарем на соседнем заводе «Гидропривод». Зато он набрал молодых специалистов и добился увеличения выпуска продукции. Он даже повысил зарплату рабочим. Дела завода шли в гору.
Но ни Маша, ни ее мать не понимали, почему он не назначает день свадьбы. Он продолжал дарить ей дорогие подарки. Во время редких встреч постоянно объяснялся в любви. Василина Георгиевна даже стала подозревать Круглобрюхова в неискренности.
— Уж, не хочет ли он нас пустить по миру, – думала она вслух, глядя на свою дочь.
Но ее сомнения оказались напрасными. В один обычный день в их коттедж на окраине города приехал Круглобрюхов. Он был мрачен и даже зол. Он поговорил с Василиной Георгиевной, которая сразу повеселела. Потом он зашел в одну из комнат Маши, где она смотрела телевизор. Она выключила звук, но осталась лежать на кровати. Круглобрюхов заговорил так, будто читал доклад на производственном совещании. Обычно с Машей он пытался общаться по-другому, в заискивающих интонациях.
— Ты знаешь, как я тебя люблю. Люблю, как женщину. Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. После исчезновения Памфлетия Павловича все думают, что виноват в этом я, и даже ты.
Маша посмотрела на его овальный профиль в своем настенном зеркале и, не глядя в его лицо, утвердительно кивнула головой.
— Да-да, – подтвердил Круглобрюхов машин кивок. – Но я не виноват. Я не при чем. Поверь мне.
Он помолчал, смотря, как Маша смотрит в потолок и никак не реагирует на его слова, а потом продолжил более раскованно.
— Ко мне в офис, Маша, приезжал сам Скуратий Владимирович. Он, ты знаешь, наш главный милицейский начальник. Он мне прямо сказал, что возбудит против меня уголовное дело, если я не отдам тебя ему. На время. Я согласился.
Маша вообще ждала, что он объявит сейчас о дате свадьбы, но услышанное вовсе не обескуражило ее.
— И ты должна согласиться, – продолжал Круглобрюхов, не обращая на нее теперь никакого внимания, а смотря в зеркало на свою фигуру. – Скуратий Владимирович влиятельный человек. Если он захочет, он меня разорит, а заодно и вас. Ты должна понять.
— Побудешь с ним некоторое время, пока не надоешь, а потом вернешься, и мы поженимся. Обещаю, – перешел к заискиванию Круглобрюхов.
«Вот, говнюки, – подумала Маша и включила звук телевизора. – Козлы, так козлы».
Не став ждать какого-нибудь ответа, Круглобрюхов ушел.
На следующий день приехал большой джип и увез ее к генералу Скуратию Владимировичу Пучочкину.
***
Причина, по которой Маша понадобилась Скуратию Владимировичу, была ерундовой. Оказалось, что ведомство, руководимое им, должно было не только отвечать за порядок в городе, но и за писание гимнов. Так сложилось. И вот пришло время обновить старый. Машу поселили в большом многоэтажном доме на берегу пруда. Казалось, что в этом особняке кроме нее никого не было. За все время пребывания в нем Маша так и не встретила ни одного человека. Лишь однажды появился пакет, в котором она нашла инструкции по сочинительству и DVD -диск с примерами гимнов других городов и даже небольших стран. В инструкции также содержалось требование немедленно начать работу над составлением нового текста гимна.
«Ну, вот, напасть какая-то…» – подумала, Маша, приступая к сочинительству. – Дался им этот гимн. Как его писать?»
«Тревожные стаи над городом», – немного сотворив над собой мозговое насилие, она сразу придумала первую строчку.
«Нет. Не так. Веселые птицы… Красные лица. Не пойдет. У кого красные лица? У мэров? Ха-ха. Не пойдет. Светлые лица!!! Значит так. Щебечут над городом веселые птицы. Ходят по улицам светлые лица. Да. Не плохо».
«Не плохо…» – твердила Маша, записывая.
«Нет, это же гимн. Должно быть патетично», – вдруг спохватилась она.
Подумав немного, Маша поставила DVD , присланный ей генералом и долго смотрела, а больше слушала, воспроизводимые гимнопения.
«Славься, город у реки. Собирают бомжи объедки и пинки», – вертелись у нее теперь в голове новые стихи.
«Да. А что? Не плохо. Но не пойдет, конечно. Правдиво».
«Славься, город, капитальнообстроенный. С птичьего полета благоустроенный».
«Уже не плохо. Пойдет», – прониклась Маша азартом творчества.
«Верной рукой введешься вперед. С божьей помощью плодишь ты народ».
«Нет. Это уж слишком».
«А если так. На погибель себе ты несешься вперед. В оковах твоих стонет народ».
«Да это гоголевщина какая-то. Некрасовщина. Генерал не поймет», – самокритично констатировала Маша.
«Враги поимели тебя взад и вперед. В мозгах твоих жителей бред и разброд».
«Сильно. Но не пойдет», – продолжала Маша потешаться над своими слововыкрутасами.
«Вот так. Стремительно несешься вперед. Пасутся козы и лают собаки разных пород».
«Нет. Мчишься как бешеный… крашеный… гоночный конь ты вперед. За горизонты зовешь свой народ».
«Вот это совсем хорошо. Первый куплет готов», – радовалась как ребенок Маша.
«Значит так. Славься, город капитальнообстроенный. С птичьего полета благоустроенный. Мчишься как гоночный… быстрый конь, нет, рысак ты вперед. За горизонты зовешь свой народ».
«Гениально. Теперь припев», – нетерпеливо продолжала творить Маша. Припев получился с первого раза.
«Хорош наш город ночью и днем. Хорош и летом, и зимой. Мы мечтаем отдать тебе сердце. Мы хотим быть едины с тобой».
«Пойдет. То, что надо», – себялюбиво заключила Маша.
Она быстро написала еще пару куплетов в том же духе и довольная проделанной работой записала готовый вариант гимна на диск и положила в пакет.
Гимн понравился.
***
В один из других приятных дней родила любимая генеральская сука-колли по кличке Джозефина кучу щенят. Решил генерал по этому поводу перекрасить стены ее двухэтажной будки под ондулиновой крышей в более теплые цвета – из кроваво-зеленых в фиолетовые.
— Здравствуй, дорогой, – позвонил генерал директору школы младших ефрейторов Петру Душонкину. – Как дела?
— Ничего, Скуратий Владимирович, – испугавшись за свою жизнь, почти дребезжащим голосом ответил Душонкин.
— Тут такое дело, Петя. Мне нужно будку покрасить для Джозефины. Курсанты нужны.
— Да-да, конечно, Скуратий Владимирович, – с чувством облегчения проговорил Душонкин. – Когда вам их привезти?
— Не надо никуда привозить. Я сам приеду в школу. Заодно проверю что у тебя там и как, – почему-то как-то грозно подытожил Скуратий Владимирович и положил трубку.
Две минуты Душонкин сидел неподвижно, соображая, что он сейчас услышал. «Неужели сам Скуратий Владимирович приезжает. Неужели», — думал он про себя. «Ко мне в школу сам Скуратий Владимирович…»
Душонкин был человеком генерала. Это он перевел его на директорство в школу ефрейторов из ботанического техникума, где Петр преподавал устройство пестика. Столь обильные блага объяснялись просто. Петр приходился младшим братом троюродной сестры бывшей любовницы генерала. Так приподнялся Душонкин, но все же сейчас в нем чувства благодарности Скуратию Владимировичу пересиливал страх за свою жизнь. «А вдруг что-то не так. А вдруг появился племянник другой любовницы…», — думалось Душонкину. «А может он, правда, просто посмотреть», — терзала его все же надежда.
Но делать было нечего. Он вызвал своего заместителя Графикова и тихо сказал ему, что надо готовиться к приезду Скуратия Владимировича.
Василий Графиков был человеком исполнительным, так как в ботаническом техникуме был учителем труда, пока его старый друг по детскому саду Душонкин не пристроил его в ефрейторской школе. Тут же вокруг учебного заведения и в близлежащих районах завертелись благоустроительные работы. Жизненной необходимостью каждого жителя частного сектора стало чтение объявления, написанного самим Графиковым и развешанного по столбам курсантами. В нем предлагалось купить всем тем, чьи усадьбы выходили на улицу, по которой должен был проехать Скуратий Владимирович, в лавке при школе масляную краску коричневого цвета и покрасить ее свои заборы. В нем также советовали купить там же семена, и засеять травой клумбы возле домов. Курсанты теперь шагали по школьному плацу в приличном обмундировании и зубрили наизусть гимн города. Надо было еще срочно доремонтировать актовый зал, но деньги давно уже были использованы нецелевым образом, поэтому его быстро превратили в спортзал, где школьные каратисты и дзюдоисты учились разбивать головами строительные козлы, оставшиеся от малярской бригады.
Наконец, настал понедельник. На плацу выстроили курсантов. Когда над плацем стояла торжественная тишина, как в доме без хозяев, ушедших в магазин за водочкой, на плац приземлился парашютист. Им оказалась Маша, которой в благодарность за написанный гимн, генерал устроил прыжки с боевого вертолета.
Когда все разошлись, не дождавшись генерала, Маша еще долго стояла на плацу, не зная, что ей делать. В таком состоянии ее из окна своего кабинета заметил Душонкин и жестами позвал к себе. Он знал, что с парашютом в их городе прыгают только люди Скуратия Владимировича. «Позабочусь о ней, может генерал и смягчится», — думал про себя Душонкин.
— Проходи, садись, – показал он ей на стул, забыв вытащить из рукавов пиджака свои холодные кисти рук, где он любил их держать, когда вокруг не было посторонних.
— Побудешь пока со мной, голубка, – после долгого молчания продолжил Душонкин, не спросив даже ее имени.
— На вот пока перенеси на компьютер, – дал он ей огромную кипу бумаг и вышел из кабинета.
Маша стала набирать и долго набирала, пока не устала. Потом, отдохнув, она опять набирала, до самого вечера. Душонкин в этот день не вернулся, и Маша ночевала на стульях. Лишь утром она прочитала висящие на стенках над креслом директора дипломы, сертификаты и более мелкие удостоверения, из которых узнала, что Душонкин является доктором философских наук, действительным членом-корреспондентом академии наук, почетным доктором Кеймбриджийского университета, автором 121 научной статьи, 57 монографии, 629 докладов на различных конференциях, а также создателем одного философского учения.
Тихо потекли однотипные дни. С утра до вечера набирала Маша текст очередного душонкинского опуса. Жила она здесь же в школе, только ночевала теперь не в кабинете, а в маленькой комнатке рядом, где хранился рукописный архив директора. Однажды утром она обнаружила возле своей раскладушки невзрачные блузку и юбку с лежащими на них академическими очечками. Она одела все это, спрятав на всякий случай под подушку униформу, которую она нашла на даче Скуратия Владимировича.
Душонкин появлялся в своем кабинете не часто, каждый раз принося новые ворохи своих рукописей. Когда Маше становилось трудно работать от усталости, она подходила к окну, из которого смотрела на пустой плац. В эти минуты мир ей казался гармоничным и разумно устроенным. Но однажды она увидела, как по плацу взад вперед расхаживает о чем-то задумавшийся Душонкин. Неожиданно на школьную территорию, прямо на плац, забежала бесхозная собака с расположенной рядом свалки и принялась лаять на директора. К ней вскоре присоединилась целая свора кобелей, таскающихся за этой сукой повсюду, так как у той в это утро началась течка. Все 13 грязных вонючих разноразмерных псов также начали гавкать на Душонкина. Он терпел в жизни многое, потерпел бы и сейчас, но сука взяла и укусила его за левую ногу. От болевого шока Душонкин потерял сознание. После этого курсанты разогнали собак, а скорая увезла его в больницу. Больше к окну Маша не подходила.
Изолированная от окружающей действительности девушка не знала, что в последнее время в школе младших ефрейторов начались бурные события, подобные оранжевым революциям в соседних странах. Недоброжелатели Душонкина в школе, почувствовав, что он вышел из доверия у генерала, решили свести с ним счеты и припомнить старые обиды. Лидером недовольных по воле судьбы стал Вася Графиков. Невзначай образовался в школьном балансе излишек в виде 15 шлакоблоков. Давно они предназначались для постройки дота на въезде в школу, но спокойно лежали на заднем дворе. Графиков, пользуясь шатким положением шефа, решил продать их, чтобы полученные деньги прикарманить. Но об этом узнал Душонкин, и в школе младших ефрейторов началась борьба за 15 шлакоблоков.
Отголоски этой борьбы все же заметила и Маша, так как теперь она часто набирала не непонятные философские термины, а душонкинские статьи о коррупции в школе и главном взяточнике и расхитителе Графикове. А еще однажды Душонкин дал Маше кусок колбасы и попросил незаметно покормить кошку, которую она часто по утрам видела возле кабинета Графикова. После этого кошки не стала, а в один теплый день в кабинет вошел Душонкин и тихо сказал.
— Генерал за тобой не едет, а жить надо. Собирайся, сейчас поедем к Кульминацию Ивановичу.
Маша не знала, кто такой Кульминаций Иванович, но спокойно согласилась.
***
Вслед за легковой машиной, в которой ехали Душонкин и Маша, во двор огромного поместья, занимающего территорию в несколько десятков гектаров, въехал и грузовик с 15 шлакоблоками.
Кульминаций Иванович Трепанашкин был большим авторитетом в городе. Он возглавлял местное отделение партии «Жирная Россия», а заодно был и мэром города. Прослышав про конфликт в школе ефрейторов, он вмешался, навязав арбитраж. Душонкин предложил ему за покровительство Машу, а Графиков кошку. Но кошка успела сдохнуть, а Маша нет. Душонкин уже праздновал победу, когда ему позвонил Трепанашкин и попросил взять вместе с девушкой и все шлакоблоки. Эти стройматериалы Кульминаций Иванович тут же продал, а вот Маша ему было более необходима в данный момент. Ее продавать он пока не стал. В последнее время у него были небольшие затруднения. Близились выборы, а рейтинги возглавлял не Трепанашкин, а некий Гоша Спиртущенко, 20-летний алкот, пообещавший избирателям дешевую водку. Кульминацию Ивановичу было обидно. Он так много сделал для города. Он уже 20 лет возглавлял городскую администрацию еще со времен советской власти, когда был секретарем горкома, а потом председателем горисполкома. Всю душу вкладывал в дело. Заработал ожирение. Даже написал большую книгу об истории города под названием «Как тирания красных отразилась на архитектурном облике селитебной зоны». На людях появлялся в скромном костюмчике. Говорил тихо. В центре возле мэрии у него была небольшая квартира в 8 комнат. Но жил он в природном парке недалеко от города, где была выстроена дача в многоэтажном варианте. Сюда Душонкин и привез Машу.
В это время здесь располагался предвыборный штаб Трепанашкина. Прямо под высоким забором на зеленой травке были растянуты огромные армейские палатки. Рядом с ними толпились сотни молодых людей в накидках с изображением скромноодутловатого лица Трепанашкина и надписью: «Если он будет не с вами, он будет с другими». Для целей агитации Кульминацию Ивановичу сейчас была нужна и Маша. Он прослышал про ее умение писать тексты, а ему как раз требовалось разоблачить Спиртущенко в прессе.
Маша же в силу своей аполитизированности до этого почти не догадывалась о существовании Кульминация Ивановича. Нет, она, конечно, знала, что у них мэр по имени Трепанашкин, но совсем не подозревала, что он такой. Его лицо ей даже понравилось, так как сильно напомнила физиономию пропавшего отца. Увидев Машу, Трепанашкин сказал ей, чтобы она осмотрелась, а сам уехал на огромной машине в сторону города.
Больше Машу никто не замечал, но она все же надела трепанашкинскую накидку, чтобы совсем сойти за свою. Несмотря на видимость кипучей деятельности, работа, как заметила Маша, особо не продвигалась. Зайдя в одну из палаток, она увидела много стоящих там ксекопировальных аппаратов, но работал только один. На нем прыщавый малолетка печатал порнокартинки. Автобус, который должен был развести агитаторов по точкам в городе, сломался и не чинился. Большая часть активистов успела напиться, и в любом случае, ехать никуда уже не могла. К вечеру подрулил к даче сам Трепанашкин. Он немного поорал на пьяных и ушел в дом. Потом приехало много полевых кухонь, чтобы накормить наработавшихся агитаторов. Маша тоже хотела поесть каши, но ее позвали в дом к Кульминацию Ивановичу. На одном из этажей в огромной зале был накрыт большой стол, за которым восседал сам Трепанашкин, а вокруг разместились его ближайшие дружки и другие важные люди. Машу посадили с краю. Вскоре важные люди разъехались, а остались только молодые ребята из молодежного крыла партии «Жирная Россия», занимающие командные посты в избирательной команде Трепанашкина. Внезапно, охмелевший, Кульминаций Иванович встал и крикнул, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Послать за проститутками для мальчиков.
Несколько десятков активистов, окосевших от обильной выпивки, одобрительно заржали, и Маша заметила, что среди них она одна была девочкой. Через полчаса на машине Трепанашкина привезли двух придорожных проституток. Больше не нашли. Первым с ними обделал свою нужду сам Трепанашкин и отдал их остальным. Застегивая мотню, он заметил Машу и подошел к ней.
— А, Маша, слышал, слышал о несчастье с твоим отцом. Ты знаешь, мы с ним были большими друзьями.
— Вашу семью в обиду не дадим, – рассыпал пьяный Кульминаций Иванович обещания.
— Но это потом, – поднял он кверху заляпанный в сперме указательный палец. – А пока, Маша, завтра отправишься к Натэлле. Поможешь там написать пару статеек. Хорошо?
Маша не стала спрашивать о том, кто такая Натэлла, и согласилась кивком головы, посматривая на большие пальцы Трепанашкина, которые он вытирал от спермы трением об свои штаны. Договорив с Машей, он посмотрел на сношения в другом конце зала и разразился бранью.
— Ты, дура, – закричал он на проститутку, которая, лежа прямо на полу, пыталась удовлетворить трех человек. – За что тебе деньги платят?
— Ты видишь, что мальчику не удобно. Повернись, кобыла, – подойдя к ней, Трепанашкин сам указал, как она должна лечь.
***
Вся деятельность редакции газеты «Уличные бредни» сводилась к пописыванию заказных статеек. Вот и предложение Кульминация Ивановича главный директор Натэлла Трюлькина приняла с радостью, тем более, что расщедрившийся Трепанашкин платил двойную цену. Для контроля над трюлькинской братией он прислал в редакцию Машу. Она также должна была помочь в написании слива на Спиртущенко.
Редакция газеты располагалась в цокольном этаже нового многоэтажного здания. Неизвестно какой популярностью эта газетка пользовалась среди горожан, так как раздавалась она бесплатно. В самой большой комнате, которая использовалась иногда для пресс-конференций, на столах и прямо на полу постоянно лежали огромные стопки экземпляров нового номера газеты, откуда их разносили в супермаркеты разных районов города.
Постоянный штат редакции был небольшой и, в основном, состоял из бухгалтеров, охранников и секретарей. Журналистов, как ни странно, видно не было. Лишь иногда приходили мрачные личности, больше похожие на бомжей, которые недолго разговаривали с Трюлькиной и сразу уходили. Привлекать к сотрудничеству в газете Трюлькина стремилась не бывалых, хорошо ее знающих, журналистов типа прежнего сослуживца еще по советской газете «Колхозные дали» Нехуделова, а никому не известных андеграундщиков, которых она выдавала за братьев и сестер. Все полосы газеты были усеяны репортажами, подписанными Трюлькиными. К такой смелой практике Натэлла пришла, конечно, не сразу. Во времена застоя она покорно и тихо писала репортажи про сеялки и жатки. В годы перестройки превратилась в прожженную демократку и даже придумала историю про то, как ее выгнали их университета за статью о писателе-диссиденте Войновичусе, хотя в то время она была комсомольским секретарем и закончила ВУЗ с красным дипломом. В последнее время, когда демократы вышли из моды, она стала выдавать себя за перевоплощение души абортированной австралийской аборигенки, и поэтому иногда по редакции ходила голая.
Маша думала, что сейчас же по прибытию она и приступит к работе. Но оказалось, что в этот день у Трюлькиной был очередной день рождения. Работа для Маши была, но иного рода. Трюлькина затеяла провести празднование, как и в прошлые годы, на свежем воздухе. Машу посадили в микроавтобус и повезли куда-то за город. Въехав в рощу, они долго колесили по тенистым аллеям из елей. Маша уже стала засыпать, когда неожиданно в окно микроавтобуса брызнул яркий дневной свет. Выйдя из машины, Маша увидела перед собой огромный курган. С того места, где она стояла, окинуть его взглядом было невозможно. Тогда Маша посмотрела вверх. Курган, как скала, возвышался над ней. Выше него были только кроны окружающих его елей. Вокруг древней насыпи толпилось много народа. Оголенные по пояс молодые мужчины орудовали топориками и бензопилами. Обойдя курган с другой стороны, Маша заметила, что на его верхней площадке устроена конусовидная пирамида из длинных веток опиленных только что деревьев. Тут же у подножья кургана были расставлены привезенные столы, на которые уже нагружались спиртные напитки и закуски. Машу тоже попросили присоединиться к устройству банкета. Наравне с другими запыхавшимися сотрудниками трюлькинской газеты она таскала к столу из автобуса одноразовые тарелки и стаканчики, бутылки и открывалки.
К вечеру начали съезжаться гости. Вскоре вся роща была заставлена дорогими и не очень машинами. Наконец, когда уже смеркалось, все собрались у столов. Трюлькина толкнула небольшую речь, и началась банкетная пьянка. Гости поочередно желали Трюлькиной долгих лет и дарили разнообразные подарки. Маша пить не стала, только поела, после чего в одиночестве до темноты бродила по роще. Когда она вернулась, то при свете зажженных фар увидела, что все сгрудились вокруг кургана, на вершине которого Трюлькина пыталась подпалить ту самую пирамиду из веток. Дерево вспыхнуло, и загорелся огромный костер. Трюлькина, как безумная, начала бегать вокруг него, вскидывая руки кверху и невнятно покрикивая. Теперь ночную рощу озаряли яркие всполохи устроенного в честь дня рождения костра. Гости тоже устремились к вершине, чтобы присоединится к пляскам Трюлькиной. Маша стояла далеко позади толпы и спокойно следила за происходящим. Неожиданно налетел сильный порыв ветра и разметал горящие ветви в разные стороны. Искры и пепел покрыли весь кургана. Люди бросились в разные стороны, спасаясь от огня. Потом загорелся от попавшей искры микроавтобус, на котором приехала Маша. После этого началась самая настоящая паника. Гости бросились к своим автомобилям, чтобы поскорее уехать. Но разъехаться в темной роще было не так просто. Машины сталкивались друг с другом, перегораживая движение. Вскоре огонь начал поглощать застрявшие легковушки одну за другой. Заполыхало большинство автомобилей, съехавшихся на торжество гостей. Вместе с машинами горели и рядом стоящие деревья. Потом начали взрываться бензобаки. Повалил густой черный дым. Казалось, что горят не только машины и деревья, а и земля, и люди, и курган пылал как скирда сена.
Никто не погиб, но машины догорали всю ночь. Пожарные пробились к кургану только, когда уже рассвело. Маша всю ночь следила за пожаром. Ее удовлетворяли вид вспыхивающих автомобилей и звуки людского помешательства. С таким же наслаждением утром, когда огонь погас, она лицезрела черный курган, остовы сгоревших автомобилей и плачущих около них людей.
Сгорел и большой джип Трюлькиной и машины многих сотрудников ее газеты. Маша видела, как Трюлькина с полусгоревшими волосами и в разорванной одежде что-то маловменяемо объясняла командиру пожарных. Вскоре подъехала скорая, в которую усадили перевозбужденную Трюлькину. В больницу ее сопровождать вызвалась Маша. На скорой она покинула место пепелища.
***
Жили в городе два друга – художник Мазнюкин и скульптор Тупилкин. Мазнюкин писал в основном геометрические еле различимые предметы в коричневых цветах, а Тупилкин стругал маленьких уродливых человечков. Мирно они сосуществовали в съемной квартире. Один рисовал, другой ковырялся в древесине. Занимались они такими делами с детства, потому уже успели приобрести солидные навыки. Правда, разнообразием их произведения не отличались, зато за предсказуемость пользовались популярностью. Продавались. Все бы было хорошо. Но появилась в последнее время у них завистница, как они думали, некая профессорша искусствоведения Буйноголовая, которая почти в каждой своей рецензии или исследовании неизменно упоминала Мазнюкина и Тупилкина, как представителей бездарного искусства, лишенцев вкуса и безмерных болванов. Не лишенные честолюбия творцы возненавидели Буйноголовую так, что больше ничего не могли творить. Срочно нужно было разобраться с профессоршой. В этом вопросе им решила помочь Трюлькина, их давняя приятельница по выставочным пьянкам, прикомандировав к ним Машу, которая так и не написала слив на Спиртущенко. Ей предстояло вникнуть в глубинную суть творческого метода Мазнюкина и Тупилкина и написать положительные рецензии на все их картины и поделки.
Пришедшую к ним Машу Мазнюкин и Тупилкин заперли в одной из комнат, в которой ничего не было кроме висящих на стенках картин и стоящих прямо на полу статуэток. Почти неделю сидела Маша в этой комнате безвылазно, вдохновляясь на рецензирование. Но у нее ничего не получалось написать. Как она не старалась ничего не могла придумать. Не раз Маша бралась за ручку и уже готова была ярко описать достоинства картин и статуэток, но каждый раз отбрасывала ее в сторону и рвала листы бумаги один за другим, пока они не заканчивались вовсе.
«Вот байда. У одного толи круги, толи кубы, а другого уроды какие-то. О чем тут можно написать. Достали уже», – рассуждала Маша, держа в руке тупилкинского человечка с отверстием на месте пупа и просверленными глазами, а, также разглядывая одну из картин Мазнюкина, где по замыслу кубы должны были переходить в эллипсоиды, шары в параллелепипеды, но понять как и где было совершенно невозможно.
«Вот козлы и воняет здесь от этих картин как».
Мазнюкин и Тупилкин периодически заходили в комнату для проверки и жутко ругали Машу за саботаж и дармоедство. Один раз Мазнюкин хотел даже ударить ее по щеке своей худоватой ладонью, но не успел, а получил удар ногой по половым органам. После этого Маша, почувствовав, что она сильнее, связала Мазнюкина и Тупилкина своим бюстгальтером, а сама принялась методично уничтожать у них на глазах надоевшие ей творения. На кухне она нашла топорик для мяса, которым разрубила тупилкинских человечков пополам. С картинами Мазнюкина она тоже не церемонилась. Посрывав их со стен и разломав топориком рамы, она сначала не знала, что делать с холстами. Потом разогрев электроутюг, Маша его раскаленной поверхностью стала водить по разложенным картинам, что вызвало жуткую вонь. Картины Мазнюкина были написаны дебактеризованными фекалиями Тупилкина и теперь, расплавляясь, давали такой смрад, что Маша не выдержала и, отбросив утюг, стала просто выбрасывать холсты в окно, стараясь попасть в мусорный жбан. Туда же полетели и остатки тупилкинских человечков.
После расправы с современным искусством Маша оставила Мазнюкина и Тупилкина в квартире и вышла на улицу. Пиная ногами по ходу движения выброшенные тупилкинские статуэтки, она оказалась на большом проспекте. Что делать дальше она не знала. Вдруг среди многотысячной толпы она заметила небольшую колону одетых в шорты женщин с иконами больше похожими на обложки порножурналов во главе с совсем еще молодым человеком, к которой и примкнула.
***
Процессия после недолгих хождений по улицам подошла к популярнейшему в городе Свято-Шкуринскому монастырю, где настоятелем был известный в городе отец Теораст в миру Вася Дурин. Машу охотно записали в послушницы. После некоторого времени она попалась на глаза отцу Теорасту, и тот тут же сделал ее своей своеобразной секретаршей.
Порядки в монастыре, которые завел Дурин, были странными. Монахи и монашки жили вместе, часто в одних кельях. Посты не соблюдались. Время молитв не определялось. Поощрялись увлечение братии азартными играми, для чего в одном из углов местной церкви было устроено место под игровые автоматы. Чернецы и иноки расхаживали не в рясах и рубищах, а в шортах и шлепанцах. На церковные праздники устраивались фейерверки и салюты. В монастыре было устроено свое кабельное телевидение, на котором главным хитом было реалити-шоу «Ночные бдения» о жизни в кельях после нелимитированного отбоя. Слава о дуринском монастыре разнеслась далеко за пределы города. Со всех концов страны шли к нему страждущие, чтобы посвятить себя истинному служению.
Маше здесь понравилось. Она с удовольствием выполняла различные веселые поручения Дурина. Так однажды она под видом монахини должна была проникнуть в соседний, якобы конкурирующий с дуринским, монастырь и поджечь помещение, где хранились утварь и одежды местных иноков. Она все сделала, как велел отец Теораст. Но потом Маша узнала, что заплатили Дурину за устройство пожара сами монахи из сгоревшего монастыря. Им нужно было скрыть разворовывание пожертвований на церковную утварь и рясы. Тот монастырь считался оплотом приверженцев старых церковных порядков, и за растрату монастырских денег могли выгнать. На эти деньги Дурин купил Маше мороженое и бюстгальтер. После этого события он проникся к Маше каким-то особым доверием, больше ее особо не напрягал и выделил ей отдельную келью с кондиционером, где она и проводила в одиночестве большую часть времени.
Здесь в монастыре ей было спокойно, и она была как бы при деле. Маша написала небольшую поэму на религиозную тему, которая очень понравилась Дурину. Он ей стал часто заказывать небольшие тексты, но с более развлекательными сюжетами. Комические рассказики о монастырской жизни, выходившие из-под машиного пера, широко расходились среди иноков и инокинь и пользовались популярностью. Молва о Маше быстро расползлась по монастырю. Некоторые даже считали ее теневым идеологом дуринизма. Но ничем таким Маша, конечно, не была, а просто писала по заказу и под цензурой Дурина и была этой своей работой удовлетворена. Завистников у нее в монастыре не было, так как все в нем жили в свое удовольствие.
Всем был хорош Дурин. Монастырские правомерно считали его святым. Но было у него хобби. Создал он еще помимо Свято-Шкуринского монастыря секту онабабтистов-лунатиков, куда тайно отправлялся по ночам, всем говоря, что идет развлекаться с девочками. Секта собиралась секретно в небольшой однокомнатной квартире одного поклонника в спальном районе города. В этой секте Дурин установил жесткие порядки. Сектантам нельзя было курить, пить, целоваться, сношаться, есть можно было только гороховый суп. Общаться с не сектантами можно было только по крайней необходимости. Все свое время надо было посвящать онабабтистскому просветлению. По ночам Дурин, чтобы немного разнообразить аскетическую жизнь его адептов, устраивал «самопроизвольные» искропускания. На эти ночные разговоры со Светом, как называл их сам Дурин, разрешалось приходить только самым исполнительным и верным сектантам. Когда допущенные собирались в комнате, появлялся Дурин и неожиданно со всех сторон начинали извергаться искры, под фейерверк которых он произносил только одно слово: «Искрись». Искры сыпались в течение 15 минут, потом Дурин уходил, а сектанты должны были до утра повторять услышанное от него слово.
В отличие от монастыря, занятия в секте искропускателей для Дурина были самыми любимыми. Посещал он их охотно. И все это дело держал в большой тайне от монастырских. Лишь Маше он поведал о своем увлечении и однажды взял ее с собой. Теперь он выходил к сектантам не один, а с Машей, и говорил не одно, а два слова «искрись», за себя и за Машу. Но были в искропускании и негативные моменты, не удовлетворявшие Дурина. Часто батарейки, которые он покупал в большом количестве на заводе машиного отца, не выдерживали и дохли в самый неподходящий момент. Поэтому однажды он решил навсегда покончить с этой проблемой. Он прознал, что конкуренты отца Маши с батареечной фабрики Ряхова наладили выпуск сверхмощных батареек, которые могли работать больше 15 минут, необходимых для дуринского церемониала. Он решил заключить с Ряховым договорное соглашение на поставку ему этих батареек.
Для подписания договора с Дуриным в дом, где устраивались искропускания, приехал сам Ряхов. Он узнал Машу, которая присутствовала при этом подписании. Это имело для нее плохие последствия. В следующую ночь на квартиру, где проходил дуринский обряд искропускания уже с новыми ряховскими батарейками, напали люди в черной одежде, бронежилетах и с огромными резиновыми дубинками. Они легко разбросали в разные стороны тощих сектантов, а заодно и Дурина. Схватив Машу, они поспешили к своим машинам, на которых и уехали в неизвестном направлении.
***
Как оказалось, это были охранники Ряхова. Они привезли Машу на ряховскую дачу, где она под строгим надзором и жила несколько дней. Все это время Ряхов названивал генералу Пучочкину и пытался его прельстить половыми достоинствами Маши, чтобы он все же завел уголовное дело на его конкурента Круглобрюхова по факту пропажи машиного папаши. Но в один из дней охранники исчезли, а под вечер Ряхов сам зашел в комнату, где была заперта Маша.
— У меня очень печальная, трагическая, новость, – сказал он обычным голосом. – Останки твоего отца нашли в колесе «Кировца». Его уже нет с нами.
Маша молчала и только смотрела на Ряхова.
— Его туда забортировали рабочие с вашего завода. Вот так.
Маша от неожиданности раскрыла рот. Она давно похоронила отца, но весть, что убили его не Круглобрюховы, а рабочие, повергла ее в шок. Она даже несколько минут не слышала, что ей говорил Ряхов. А он скороговоркой, не замечая ее состояния, продолжал рассказывать о случившемся.
— Следователи говорят, что уже задержали двоих. Они отпираются, но ясно, что это их рук дело. Они его подстерегли в транспортном цехе и убили монтировкой, а потом забортировали в колесо. Вот только сейчас кости вылезли наружу, потому и вышли на этих рабочих.
— Да, вот так. Сейчас ты поедешь в отчий дом, к матери. Нужно готовиться к похоронам.
После этих слов Ряхов вышел, а его охранники отвезли ошеломленную Машу домой.
После многомесячного отсутствия Маши в их доме почти ничего не изменилось, только с матерью теперь жил молодой человек с круглым лицом и клиновидной бородкой. Маша не обратила на это обстоятельство никакого внимания. Она тихо проводили все дни в своей комнате, не пытаясь осмыслить то, что с ней произошло в последнее время. Мать тоже не проявляла радости по поводу ее возвращения, но и не трогала. Так они и жили какое-то время втроем.
Потом состоялись похороны отца. Суд над убийцами. Маша закончила аспирантуру, но работать так и не пошла. Она мирно писала поэзию и прозу, далекую от реальной жизни, не пытаясь даже публиковаться. Однажды к ней пришел Круглобрюхов, но она его не захотела даже видеть. Так в уединение и писании стихов и рассказов она может и дожила бы отведенный ей жизненный срок, но случилась беда с рынком батареек.
Китайцы, давние конкуренты всех местных батареечников, выпустили сверхмощную и главное жутко дешевую батарейку. Дела на бывшем отцовском заводе пошли плохо. Пришлось даже объединится Круглобрюхову с Ряховым. Но ничего не помогло. Предприятие пришлось обанкротить, а рабочих уволить. Ряхов и Круглобрюхов вовремя подсуетились в это время и из бизнесменов превратились в депутатов городской думы. А вот акции семьи Крупнопузовых погорели, и остались Маша и ее мать нищими.
Они продали огромную дачу и переселились в квартиру только что умершей старшей сестры матери, бывшего передовика-многостаночника на носочной фабрике. Теперь в небольшой квартирке в старом еще советском панельном доме они жили вдвоем. Мамашин дружок пропал еще до денежных затруднений, когда Василина Георгиевна заболела старушечьей болезнью, и ей стало не до ухажеров.
Первое время они жили продажей вещичек и на небольшую пенсию мамаши. Потом Маша устроилась в местную библиотеку и их совместная жизнь утихомирилась. Лишь иногда они приходили на элитный участок городского кладбища, где был похоронен Памфлетий Павлович. Там они долго молча стояли возле огромного мраморного бюста бывшего директора батареечного завода и вспоминали прежнюю жизнь.
От таких жизненных пертурбаций Маша стала еще больше писать туманных стихов. Но на всебиблиотечном конкурсе «Слезливая лира» она за свою поэзию получила первый приз. И при вручении денежной премии один из организаторов конкурса сказал Маше, что теперь перед ней открываются широкие жизненные перспективы.
май 2007
